Раздавленная слотами – часть 1

Сегодня в нашем блоге воспоминания еще одной слот-гемблерши из США. Почтенная Marilyn Lancelot при поддержки американского общества Анонимных Игроков Нью-Джерси написала очередную душеспасительную книжку из серии «Куда приводят слоты». Несмотря на далеко не юный возраст – 60 лет, Мэрилин лудила в слоты с большим вкусом, засадив в них в том числе $300,000. Последних у нее не было, поэтому ради лудки их пришлось украсть.

Оригинальное название воспоминаний – “Gripped by Gambling”, что дословно можно перевести как «Зажатая гемблингом». Но как показывает практика, у читателей нашего блога больший интерес вызывают статьи в заголовках которых присутствует слово «Слот». Ну а поскольку до всех проблем Marilyn Lancelot все же довел гемблинг именно в форме слотов, мы посчитали что название «Раздавленная слотами» будет вполне отражать содержание.

Желаем приятного чтения. Ну и для тех читателей, кто не уверен в своей способности держать все под контролем. Читая не забывайте проецировать случившееся в том числе и на собственную жизнь и делать выводы.

Лицом к лицу с реальностью

«Пожалуйста, – прошептала я полицейскому, – не перед внуком». Покачав головой, он наклонился ко мне с наручниками, свисающими с вытянутой руки. Несколько мгновений назад он сказал мне: «Мне только нужно, чтобы Вы проследовали со мной в участок, чтобы ответить на несколько вопросов». А теперь он надевал на меня наручники и бормотал что-то о правилах делопроизводства. Он убрал наручники назад, когда заметил, что пятилетний Тайлер стоит в нескольких футах от него. Тайлер сжимал маленький красный грузовик в одной руке и подол маминой юбки в другой. Мои родные, оцепенев, уставились на шесть полицейских машин, выезжавших с дорожки перед домом. Я почувствовала руку полицейского на своей, когда он стал уводить меня до единственной оставшейся на месте машины. С каждым быстрым вдохом мое сердце, казалось, вот-вот взорвется. Пригнувшись на заднем сиденье, я посмотрела на полицейского и протянула руки вперед. Щелк. Щелк. Наручники были прочно надеты, и Тайлер их не видел.

Я наблюдала, как полицейский шел по дорожке, где стояли мои дочери, обхватив руками друг друга. Что бы он им там не говорил, похоже, это не помогло. Джуанни и Кэти только кивали, а Тайлер смотрел на свою маму в поисках утешения. Я опустилась ниже на заднем сиденье и изо всех сил пыталась отдышаться. Гипервентиляция! Мне нужно было взять ее под контроль. Взять под контроль единственную мелочь в мире, который стремительно вращался вокруг своей оси.

Все происходило так быстро. Произошло слишком много всего, чтобы суметь прочувствовать в одно мгновение, но такой уж это был момент. В течение многих лет я играла с огнем, но вместо того, чтобы проснуться от кошмара, я очнулась в самом его разгаре. Выглянув из окна машины, я увидела, как родные собрались вместе. Я подумала о своих сыновьях… Своей третьей дочери и ее детях… И о Томми, своем парне. Когда все вечером пришли домой, Джуанни и Кэти рассказали им о том, что произошло. Они, наверное, все время переглядывались и пытались сами разобраться в случившемся. У них это не получалось. Посмотрев на наручники, я подумала, простит ли меня семья. Могла ли я когда-нибудь даже попросить их об этом? Я их очень любила, но все же признала, что никогда не позволяла их дням рождения или праздникам помешать моим азартным играм.

Когда полицейский вернулся к машине, он бросил взволнованный взгляд на заднее сиденье. Удовлетворенный тем, что со мной все в порядке, он забрался на место водителя и завел двигатель. Должно быть, он почувствовал мое замешательство, потому что повернулся и тихим голосом сказал: «Вы напоминаете мне мою маму. Она примерно Вашего возраста».

Я прошептала: «Я тоже мать, и посмотрите, что я наделала!»

Полицейский снял машину с ручника и медленно проехал мимо моих родных, стараясь не поднимать пыль, взбудораженную другими патрульными машинами. Я подняла голову достаточно высоко, чтобы увидеть, как дочери машут мне руками и пытаются улыбнуться. Я не могла помахать им в ответ, потому что не хотела, чтобы они увидели наручники. Мы выехали на улицу, и я закрыла глаза.

Мы ехали по улицам, с которыми я была так хорошо знакома. Я думала о полицейских машинах, которые видела в прошлом – машинах с каким-нибудь опустившемся бедолагой на заднем сиденье, который держался стыдливо или дерзко. Теперь я была этим человеком. Прошло около десяти минут, и я снова подняла голову и увидела светофор на Четвертой авеню. За следующим углом была окружная тюрьма. На дорогу ушло около пятнадцати минут. За это короткое время я начала откладывать для себя вопросы, которые потом буду себе же задавать.

Грозные серые стены, заборы высотой 10 футов и колючая проволока окружали узкую улицу, ведущую к переулку за трехэтажным зданием. Патрульная машина подъехала к воротам. Полицейский вышел, открыл заднюю дверь и сказал: «Выходите, пожалуйста». Развернувшись, я поставила одну ногу на тротуар, но другая все не следовала. Наручники не давали мне двинуться вперед, поэтому полицейский протянул руку и вытянул меня из машины. Он нажал красную кнопку на стене, и железная дверь открылась.

Вышла крупная полицейская средних лет и кивнула полицейскому. Она осмотрела меня с головы до ног, все приближаясь, пока ее дыхание не достигло моего лица. Я помню, я тогда подумала, что могла бы ей сказать, что она ела на обед, как она закричала: «Руки к стене и ноги на ширине плеч!» Я подавила крик! Она, наверное, давала эту команду тысячу раз, но я никогда не забуду, что я почувствовала, услышав ее впервые. Мой живот сжался, и мне захотелось срыгнуть. Я задержала дыхание, когда почувствовала, как ее руки скользят по моему телу.

Обыск одной женщины другой оказался не таким, какой я ожидала. Я ждала, что обыск будет грубым и отстраненным. Ее едва ли можно было обвинить в грубом обращении: она свободно обвела меня руками и медленно ощупала. Она потянулась к настенному телефону и сказала несколько слов, которые я не услышала. Дверь в тюрьму внезапно открылась, чтобы мы могли войти внутрь, а затем с глухим стуком закрылась.

Она ввела меня в кипучий муравейник и указала на длинную деревянную скамейку. По всей комнате полицейские сновали взад-вперед, размахивая папками и документами, глотая черный кофе и пытаясь подслушать разговоры друг друга. Я даже не поняла, что та полицейская сняла с меня наручники, пока она не передала мне пару одноразовых тапочек и сказала: «Сними обувь и надень тапочки. За тобой скоро придут». Затем она ушла.

Глядя на большие черные цифры на часах, я пыталась остановить слезы, текущие по лицу. Я подумала о своем начальнике на заводе по производству удобрений и о том, донес ли он на меня в полицию.

Будет ли этот случай в газетах? Я хотела бы упасть на пол, чтобы кто-нибудь просто обвел меня мелом.

Примерно через полчаса другой полицейский подошел к лавочке, на которой я сидела. На ее значке было написано «Сотрудник полиции М. Граймс». Она прервала мои мысли: «За мной». Я потащилась по коридору в своих одноразовых тапочках. Заведя меня в маленький кабинет, она закрыла дверь и рявкнула: «Раздевайся!»

Я никогда не стояла голой перед незнакомым человеком. Дрожа от страха и смущения, я пыталась вспомнить то, что всегда говорила себе… Что-то про то, что надо быть сильной.

Охранница натянула резиновые перчатки, пока я возилась с пуговицами на рубашке. Она стояла в углу, барабаня пальцами по сложенным рукам, и ждала, пока я снимаю одежду. Затем она приступила к обыску, прощупывая мои уши, рот, пробираясь вниз, пока, наконец, она не осмотрела каждый уголок моего тела. Пока я сама не испытала это, я не могла даже вообразить, каково это, когда в тебя тыкают и обыскивают с таким высокомерием, как будто она специально хотела, чтобы я высказала протест. Это делала женщина! Женщина, которая как никто понимает стыд и унижение такого ощущения.

Я не замечала душ слева, пока Граймс не включила воду. Она указала на душевую и сказала: «Мойся!» Из комнаты или из-под взгляда полицейской не было выхода, поэтому я вошла в душ, и струи холодной воды пронеслись по моему телу. Я надеялась спрятать свою наготу под покрывалом густой пены, но твердое мыло не пенилось. Я ополоснулась и потянулась к крану, но полицейская остановила меня. «Волосы тоже!» – рявкнула она.

«Но у меня чистые волосы», – возразила я. «И я не взяла с собой бигуди».

«Волосы тоже!»

Я помыла голову.

Вода унесла мои слезы в слив. После того, как я ополоснула волосы, я ступила на цементный пол, и на теле выскочили мурашки. Она посмотрела, как я дрожу, прежде чем бросить мне жесткое серое полотенце. За ней стоял шестифутовый металлический шкаф. Она открыла одну из дверец и вытащила пару мешковатых серых штанов и помятую рубашку. Одежда плохо сидела и неприятно ощущалась без нижнего белья.

Сотрудница полиции Граймс провела меня в комнату с табличкой «Оформление» над дверью. Там она передала меня сержанту Майклу Карлину.

Сержант Карлин сказал: «Подойди сюда, я возьму отпечатки пальцев». Он взял один из пальцев и прижал его к чернилам. «Руку на месте!»

«Я не могу, я дрожу!» – ответила я. Он крепко держал каждый палец, пока фиксировал отпечатки. Страх в сочетании с голодом почти заставил меня потерять сознание.

Он указал на место для фотографий и сказал: «Теперь будем фотографировать». Он выставил новый набор чисел на доске. «Держи под подбородком». Я знала, как ужасно выгляжу: волосы мокрые и спутанные, лицо опухшее, без макияжа. Он снял один вид спереди и два профиля. Я поймала себя на том, что подумала, какая из фотографий окажется на стене почтового отделения. Поскольку камера была в центре комнаты, я чувствовала, что все неотрывно смотрят на меня.

Когда полицейский остался доволен фотографиями, он попросил меня подписать документы, чтобы подтвердить список изъятых личных вещей. Затем он сказал: «Вещи будут храниться до вашего освобождения». Освобождения! Он и вправду сказал это слово, подвесил его прямо передо мной, и вместе с ним появился крошечный лучик надежды. Может быть, они отпустят меня домой, когда закончат собирать всю необходимую им информацию.

Я уцепилась за эту надежду, пока контролер надевала на меня наручники и вела меня к лифту. Мы поехали на третий этаж и остановились перед железной дверью с крошечным окном. Сняв мои наручники, она сказала: «За исключением приемов пищи, из этой комнаты запрещено выходить в течение двадцати четырех часов».

Я огляделась вокруг крошечной камеры и увидела маленькое недосягаемое окно, стальной туалет, железную кровать, покрытую тончайшим матрасом, и еще более тонкую подушку. Кровать, маленький стальной стол и металлический стул были прикручены к полу. Безжизненные серые шлакоблоки только усиливали холод в комнате. Я искала одеяло, чтобы укрыться, потому что все еще дрожала после душа. Одеяла не было, и не у кого его попросить.

Я прижалась к тонкому матрасу и обхватила колени. Кто-то, наконец, положил конец моему безумию, и теперь можно перестать лгать. Я пыталась собрать воедино то, где или когда моя проблема действительно началась, но я не смогла придумать ответ, поэтому я лежала там и плакала, пока не осталось слез.

Глядя на четыре стены, я стала считать шлакоблоки. Подсчет вещей и разгадывание головоломок раньше всегда расслабляло меня. Но бесконечно считать одни и те же предметы нельзя. Если бы количество блоков составляло семь или несколько семерок, мне бы повезло. Когда я играла в азартные игры, число семь было счастливым знаком, но сегодня мне было нужно нечто большее, чем удача. Мне было нужно чудо.

Позже тем же днем охранница снова пришла с наручниками и сказала мне, что я должна явиться в суд. Мы вышли на улицу, где она приковала меня к пяти другим женщинам-заключенным и повела нас через переулок к зданию суда. Дженнифер, молодая девушка, идущая рядом со мной, начала плакать и спросила: «Куда они нас забирают?»

Всякий раз, когда меня охватывал страх, я использовала юмор в качестве защиты, чтобы успокоить свою боль. Я повернулась к ней и сказала: «Они ведут нас на задний двор, чтобы пристрелить!» Она перестала плакать и смогла слегка улыбнуться. Я обнаружила, что хихикаю, но нельзя было показывать остальным, что я сама наслаждаюсь своим больным юмором.

Охранник остановился перед зданием суда, и мы поднялись по ступенькам и вошли в огромные входные двери. Я возненавидела эти два пролета мраморной лестницы. Я посмотрела на Дженнифер и сказала: «Около восьми лет назад я поднималась по той же самой лестнице на суд присяжных».

Она ответила: «Шутишь».

«Нет, не шучу. Я сидела прямо на той скамейке и смотрела, как заключенные ковыляли по тем же ступеням в наручниках, скованные цепью. Я до сих пор помню, как жалко они выглядели». И теперь, в шестидесятилетнем возрасте, я с трудом поднялась по той же лестнице, прикованная к пяти другим женщинам, и ждала на тех же скамьях.

Дженнифер пригнулась поближе и прошептала: «Мне очень страшно».

Я слегка ей улыбнулась, а затем полицейский провел нас в судейскую. Он велел нам сидеть на скамейках вдоль одной из стен зала суда и ждать, пока судья не назовет наши имена. Когда он объявил мое имя, я подумала, что услышала, как он сказал: «Расследование показало, что Вы присвоили более трехсот тысяч долларов. Вы будете содержаться в тюрьме округа Юма до Вашего суда в мае или до тех пор, пока за Вас не выплатят залог». Я не услышала, как он сказал, что залог установлен на 50 000 долларов. Но я услышала слово «присвоили».

Передо мной мелькнула картина тридцати пяти лет назад, сцена из урока по бухгалтерии в Нью-Джерси. Преподаватель начал урок, передав глянцевую фотографию 9 на 12 по комнате, и пока мы смотрели на нее, он сказал: «Не забудьте эту фотографию! Эта женщина была бухгалтером, и она присвоила большую сумму денег. Вот, что происходит с бухгалтерами, которые присваивают деньги». Женщина безжизненно лежала на кровати в мотеле, и в одной руке она держала пистолет. Огромная кровавая дыра покрывала ее грудь. Черно-белое изображение, казалось, источало красную кровь, бегущую по фотографии. Я помню, как осторожно взяла фотографию за уголок и бросила ее на стол позади меня. Я до сих пор помню то изображение.

Мои мысли вернулись в зал суда, когда другие женщины встали, и соединительные цепи потянули меня вперед. Вернувшись к двери моей камеры, полицейская сказала, что я останусь там до обеда. Я стала ждать.

Примерно через полчаса контроллер снова открыла дверь и сказала, что адвокат Стэн Трентон находится в зоне для посещений. Стэн был дорогим мне другом, человеком, с которым я была знакома десять лет. Я не хотела, чтобы он увидел мое опухшее лицо, но я знала, что мне нужно поговорить с адвокатом. Контроллер проводила меня до зоны для посещений. Стэн посмотрел на меня минуту, затем подошел и крепко обнял меня. Чувствуя себя униженной и бесполезной, я рухнула в его объятия.

Он крепко сжал мои руки и сказал: «Твои дочери позвонили мне сегодня днем и попросили приехать сюда, к тебе. Они частично рассказали мне, что произошло».

«Стэн, – задыхалась я, – ты будешь моим адвокатом, когда я пойду в суд?»

«Мэрилин, мои услуги довольно дорого стоят».

«Сколько?»

«Пять тысяч долларов».

«Я тебе заплачу», – быстро сказала я, хотя понятия не имела, где найти такие деньги. Пять тысяч долларов не ощущались как настолько большая сумма, когда я думала о тысячах выигранных и проигранных долларов.

«Хорошо, я буду твоим адвокатом. Но, касаемо залога, я бы посоветовал тебе остаться в тюрьме до понедельника, потому что судья, скорее всего, снизит сумму».

«Не проблема», – ответила я.

Стэн повторил свое намерение представлять меня на суде и предложил назначить встречу, чтобы встретиться с ним, когда судья меня освободит. Он еще раз обнял меня, а затем контроллер отвела меня обратно в камеру.

Вечером за ужином охранники разрешили мне присоединиться к другим заключенным в тюремном корпусе. Я не знала, как меня там примут. Они будут вести себя дружелюбно или осуждающе? Я чувствовала, как будто все двадцать женщин смотрели, как я подхожу к первому столу. Я посмотрела на юную девушку, которая напомнила мне одну из дочерей, и спросила: «Можно сесть?»

«Да, садись. Ты ведь Мэрилин, да? Я видела тебя в зале суда сегодня днем».

«Да».

«Я правильно услышала судью? У тебя залог на пятьдесят тысяч долларов? Или это ошибка какая-то?»

«Нет, это не ошибка. Мой адвокат пришел и сказал то же самое».

Я услышала, как другая девушка сказала: «Ух ты, она похожа на миссис Кливер из «Предоставьте это Биверу», но на самом деле она – Мамаша Баркер». Я поежилась, а все остальные рассмеялись.

Несколько женщин задавали мне вопросы, желая больше разузнать. «Куда ты дела деньги?» «Ты путешествовала?» «Ты купила кучу клевых вещиц?» Никто не поверил мне, когда я сказала: «Я спустила все деньги на игровые автоматы».

После обеда контроллер повела меня обратно в камеру, и по пути я увидела маленький книжный шкаф в углу. «Можно взять с собой книгу?» – спросила я.

«Да, но свет в камерах погасят через полчаса».

Я схватила первую попавшуюся книгу, не особо заботясь о том, о чем она. Мне просто нужно было что-нибудь держать в руках. Я переворачивала страницы, не разбирая слов, и через двадцать минут я услышала звонок, а затем погас свет. Из-под двери сочился крошечный луч света. Я обнаружила, что, если лечь на цементном полу и поместить книгу под луч, можно читать. Я пролежала там, пока тело не начало болеть. Я заползла обратно на кровать и всем сердцем пожелала, чтобы я могла оказаться дома в своей постели.

Я сказала Стену, что без проблем проведу здесь выходные, но сегодня был вечер пятницы, и я задумалась, смогу ли я выдержать изоляцию в течение трех дней. Я не ожидала настолько отчаянной реакции своих родных на новость о том, что мне придется провести выходные в тюрьме. Позже я узнала, что они пришли домой и с горечью сидели за кухонным столом, не желая признать свое поражение. Каждый из них придумал план собрать деньги на мой залог и пожелал удачи другим, когда они выходили из дома, чтобы навестить друзей и родственников в поисках денег. Ко всеобщему удивлению, моей семье удалось одолжить достаточно денег к девяти часам вечера, чтобы заплатить поручителю половину залога. Затем судья согласился подписать документы о моем освобождении. Позже тем вечером дочери приехали, чтобы забрать меня. Мы обнимались, целовались и плакали. Моя тринадцатилетняя внучка Челси сидела рядом со мной в машине. Я помню, как скользнула ближе к ней и обняла ее. Я уткнулась лицом в ее сладко пахнущие волосы. Пока я держала ее в объятиях, я испытывала покой, которого не чувствовала последние семь лет.

Зная, как ужасно я выгляжу, мне стало интересно, что думает Челси, и она посмотрела на меня. «Бабуль, – невинно сказала она, – у тебя красивые волосы. Мне нравится, когда они прямые». Я обняла ее еще крепче и попыталась вспомнить то время, когда я видела мир таким, каким сейчас его видела она. Моя мама знала бы, когда это было. Однажды я попрошу ее рассказать о моем детстве.

Никто не разговаривал по дороге домой. Когда машина остановилась перед домом, мы все одновременно открыли двери и направились к кухне. Я упала на стул за столом, а Кэти налила мне чашку кофе. Несколько минут мы сидели тихо, просто глядя друг на друга. Потом мы все сразу заговорили. Каждый член семьи высказал свой умный план о том, что делать. Одна из дочерей сказала: «Мама, почему бы тебе не собрать чемодан и не сбежать? Ты можешь спрятаться в Мексике».

Мой сын Грэм все еще не верил происходящему. «Может, они снимут обвинения и все забудут», – настаивал он.

Даже Челси озвучила свою идею, сказав: «Баб, может, они просто попросят у тебя вернуть деньги». Когда она сказала это, я подумала, помнит ли она те выходные, когда я отвезла ее и одну из ее двенадцатилетних подружек в Лафлин.

Мы с Томми запланировали нашу обычную поездку на выходные в казино и спросили Челси, не хочет ли она поехать с нами. Мы сказали ей, что она может пригласить подружку, и она пригласила Дарлин. Тем вечером у них обоих кончились четвертаки на аркадные автоматы, и они спустились в казино за деньгами. Когда я увидела, как они машут с лестницы, я подошла и сказала: «Вот еще несколько четвертаков. Идите обратно, тут вам нельзя».

Челси позже рассказала мне, что, возвращаясь наверх, Дарлин сказала: «Челси, разве не ужасно будет, если твоя бабушка проиграет все свои деньги? И дом… А может, ее даже отправят в тюрьму?»

«Ненавижу тебя, не говори так!» – сердито ответила Челси.

Когда Челси поделилась со мной этой историей, я сказала ей: «С твоей бабулей такого не будет. Она не проигрывает». Но я солгала своей внучке.

Я посмотрела через весь стол на свою семью и была благодарна, что они все еще любят меня. С сожалением, я сказала: «Что бы ни случилось, я не могу сбежать или еще больше нарушить закон…, и я не хочу оглядываться через плечо до конца своей жизни. Вины и всей лжи, с которыми я жила семь лет, больше нет…, и, возможно, я смогу изменить свою жизнь».

Продолжение следует…